Начало игры.
13 июля 1987 года, 21:00.
Гора из одежды росла на моей кровати с устрашающей скоростью, одно за другим туда летели платья недостойные сегодняшнего вечера, суровая ама ворча и явно ругаясь на своем тарабарском языке, битый час явно пыталась мне что-то втолковать, за что я еще более усиленно закидывала ее платьями, уже просто из вредности, так как уже нашла то самое, единственное, в котором я буду блистать на этом вечере. Совершенно случайно, облачившись в тонкую летящую красную ткань и подвязавшись черным поясом, я зашвырнула туфлей по лбу старой супостатке, которая намеренно, проволочила мои платья по полу перед тем как повесить в шкаф. Искренне извинившись, показала ей язык за спиной и застегнула свои изящные босоножки, бесстыже задрав платье и разглядывая собственные ножки в зеркале, фыркнула в ответ на ее недовольное бурчание – пререкаться было ниже моего достоинства, тем более, что меня ожидало более интересное занятие.
- Иди и накорми курицу, старая бездельница, - я не придавала совершенно никакого значения тому обстоятельству, что старая была всего на пару лет старше меня, а бездельница крутилась целыми днями напролет как белка в колесе, исполняя все мои бесчисленные поручения, обращаться к ней любезно мне не позволяло мое воспитание. Я пыталась вытурить ее из собственного дома, используя все свои возможности, уговорами, мольбами и открытым хамством, но поняв, что все мои усилия лишь мне треплют нервы, я свыклась с этой наглой китаянкой, оккупировавшей весь мой дом. Страдальчески возведя очи к потолку, я на руках показала, что от нее требуется, потому что она отказывалась слушать мою английскую речь, хотя прекрасно все понимала! Говорить на китайском с прислугой, которая потом стала бы меня высмеивать со всеми своими братьями и сестрами, а они поделились бы со своими хозяевами…страшно представить в каком изукрашенном виде эти слухи дошли бы до знатных господ Гонконга. Избавившись наконец от ее пристального взгляда, я позволила себе покривляться перед зеркалом и достав из тайника, французские духи, к которым Тай-тай имела явную слабость, потому как они с завидной частотой пропадали, потому я и стала их прятать, я нанесла пару капель на тонкую кожу запястий и шеи, попытавшись скрыть запах медикаментов, которым уже казалось насквозь пропахла.  Защелкнув на руке браслет, я была готова к выходу.
Это был уже не первый мой выход в свет без достойного сопровождения, в статусе свободной женщины, но я все еще волновалась от того, что общество может не принять и отторгнуть меня. Сердце колотилось как у беременной зайчихи, несущейся в свою норку прочь от голодной лисицы, бешено и резво колотясь в груди, холодок бежал по коже, заставляя сильнее кутаться в меховое манто из бурой лисицы, не догнавшей проворную зайчиху. Огни ночного города отражались в моих глазах, наполняя их блеском. Такси остановилось у причала, дальше мне предстояло проделать путь самой. Стуча тонкими каблучками по тонкой дощечке, соединяющей причал и судно, на котором разместился ресторан, я заодно запустила руки в легкомысленные кудряшки, придав им еще большей легкомысленности. Поднимаясь, первая палуба, вторая палуба, третья…я наконец оказалась на самой вершине мира, без преувеличений, среди всей этой правящей бизнесом элиты, можно было ощущать себя покорительницей вселенной, если объединить все эти капиталы воедино, можно было купить как минимум полмира, уж отстающие страны точно. Как зыбок мир, стоит лишь потонуть этому утлому суденышку, которое выбрал для празднования своего юбилея китайский банкир, страдающий подагрой, как весь Гонконг лишиться своих капиталодержцев. Приняв бокал у мелькнувшего тенью официанта, я сдала свое манто другому человеку-невидимке и гордо вступила в зал, сверкая белозубой улыбкой. Игра началась.

Начало эпопеи. 13.07.87 г., 21:15.
     В жизни так бывает: живешь себе спокойно и счастливо, а потом бац! и тебя отправляют в Китай. Да, Гонконг еще пока колония Великобритании, но для француженки Туманный Альбион все-таки тоже далеко не Прованс. Другой мир, другие нравы. Горе? Расстройство? Слезы? Истерики? Да разве найдется хоть одна уважающая себя девушка, которая уедет в страшную азиатскую страну без хорошего и качественного скандала? Разве найдется хоть одна дурочка, которая спокойно покинет родной дом, оставит светскую жизнь и променяет прогулки под звуки скрипки по мощенным улочкам на шум, скрежет и гам переполненных улиц Китая? В душе, конечно, каждая девушка – авантюристка в поисках приключений. Но когда приключения сами находят тебя, ничто не мешает выказать свое «фи!» всему свету. Софи себя уважала. И в Китай перебралась со скандалами и дрязгами. Зато теперь пребывала в этом мире с чувством исполненного девичьего долга.
     Казалось, этот город был наполнен одним лишь шумом. И даже проживание на верхних этажах небоскреба не спасало от жуткого воя и гула мегаполиса. Париж был изысканным. Гонконг же был грязным. Софи не нравилось здесь решительно все: начиная от узкоглазого населения с лицемерными ужимками и лживыми улыбками и заканчивая запахом самого города. Дядя оказал ей услугу – дал окунуться в тот мир, который она изучала лишь университетской скамьей. Но никто не предупреждал, что романтика останется на страницах книг, а захватывающие дух приключения окажутся всего лишь плодом буйного воображения. Скоро будет ровно месяц, как Софи Жаклин Дюваль поселилась в квартире № 2107 в одной из высоток корпорации «Struan's», где работал вышеназванный дядя. И этот месяц развеял все мыслимое и немыслимое очарование этого города. Кто-то говорил, что так пахнут деньги. Софи Дюваль же говорила, что так воняет канализация и загубленная жизнь.
     Но были, были, конечно, светлые моменты жизни в этом мире. Но пока Софи с ними не встречалась и не пересекалась. Работа журналиста оказалась для нее адом. Особенно с китайцами, язык которых она понимала, но не говорила: издержки образования, которое вдалбливает знания в светлые головы, но не учит ими пользоваться.
     Но сегодняшний вечер обещал стать исключением. Небольшой скандал с визгами, писками, слезами и обвинениями в загубленной жизни дяде, который больше молчал на том конце трубки, чем говорил; несчастный, осунувшийся, молчаливый вид на работе и серая одежда со строгими прическами – все это возымело свой эффект: от дядюшки и от главного редактора Чайна Гарлиан поступило предложение посетить мероприятие на плавучем ресторане в честь празднования юбилея какого-то очередного китайского хмыря с целью «развеяться и лучше узнать гонконгское общество». Возможно, она его знала, хмыря с невыговариваемым именем, потому что приглашение осчастливить его своим присутствием этим вечером поступило и от этого юбиляра в том числе. Решив, что жизнь не так уж и ужасна, Софи Дюваль принарядилась по последней французской моде. Но не учла, что…
- Лодка? Вы хотите доставить меня на эту посудину на лодке?!
     Какой смысл доставлять гостей на плавучий ресторан на лодках? Это же плавучий ресторан: нужны гости – подплыл и взял. Теперь же совершенно недовольной мисс Дюваль приходилось забираться в шатающуюся на волнах от проезжающих мимо катеров в лодку в своем коротеньком, воздушном платьице, держа дорогие босоножки в руках и ненавидя затоптанный чужими ногами коврик на дне этой самой чертовой лодки. Merde! Вечер, мягко говоря, не задался. Особенно это было ясно по запаху тухлой рыбы, который источала сама вода, на которую Софи не рисковала смотреть и молилась всем богам, которых помнила, чтобы капли этой воды не коснулись ее нежной кожи. Поэтому, ступив на палубу ресторана совсем не так, как она представляла себе это еще днем, Софи взяла бокал с приветственным напитком с подноса официанта и осушила его одним глотком.
- Merci, – не то осклабившись, не то все-таки улыбнувшись официанту, возвращая ему пустой бокал, Софи Дюваль, тем не менее, наконец-таки прошла внутрь, неспешно поднимаясь по устланной красным ковром золотой лестнице, изящно виляя бедрами, сияя лучезарной улыбкой подобно солнцу, скромно опуская взгляд и чувствуя себя крайне неуверенно и слегка сконфуженно, не сомневаясь в том, что среди этого сборища найдется хоть один приемлемый для компании субъект, попавшийся на крючок и готовый ринуться на защиту невинной девы, столь скромно лавирующей среди гостей, приветственно кивая и улыбаясь им в этом мире золотых стен, золотых столов и красных драконов.

Когда-то давно Иену нравилось ощущать себя частью великой компании, он заворожено слушал легенды о наглом пирате Дирке Струане и ведьме «Карге» Струан, мечтал встать в один ряд с великими тайпэнами Благородного дома. Это была юношеская восторженность, а потом началась жизнь, далекая от его представлений. Сейчас он чувствовал себя лишь маленьким болтом в великом механизме, который и не заметит его исключения из стройной механики. Это, мягко говоря, кололо самолюбие. Хотелось великих свершений, желательно благоприятных для компании, хотелось, наконец-то почувствовать себя крепко стоящим на собственных ногах, но пока хотелось напиться. Проблема Иена заключалась в том, что как только мысли доходили до дела, все желания гасли как искры, так и не успевшие стать пламенем. Вот и сейчас его жажда действий и почти наклюнувшаяся мысль потонули в пучине страстей, одолевавших его светлую голову. Глоток за глотком джин оседал приятной тяжестью в желудке, заполняя бурчащее чрево, взывающее к богам еды и жаждая предаться чревоугодию. Никого, кроме Дирка он не ожидал столь рано встретить на палубе, поэтому даже не удивился своей внезапной компании.
- Вполне, - бодро ответив на поставленный вопрос, позволил подвести себя к входу в зал, - если бы они были умны, как я, то…, - затаив торжественную паузу, Иен вынул из кармана пиджака небольшой шоколадный батончик, початый еще днем и, смакуя и постанывая, по большей части наигранно, дабы вызвать ревность у желудочных соков брата, моментально съел свою закуску и не забыл из самых гадливых побуждений оставить шоколадный поцелуй на щеке Дирка, - кто там, говоришь из новеньких? – взглядом знатока, просканировав помещение, Иен зацепился взглядом лишь за юную блондинку, - она сбежала из балета? – покритиковав для приличия новую особу в старом обществе, Иен немного скрыл свой действительный интерес, чтобы в брате не пробудился защитник униженных и оскорбленных и тот не кинулся на амбразуру спасать очередную заблудшую овечку, а заодно попортил сладость первой ночи с дебютанткой, - кто такая? – приняв бокал игристого у одного из слонявшихся без дела от одного конца зала к другому, вышколенных официантов, Данросс вперил изучающий взгляд над гранями бокала, чуть заслонившись тонким хрусталем, изучая черты лица и фигуру девушки, проверяя осведомленность брата, который еще никогда не подводил.

.    Придумать еще более ужасного собеседника, чем Мартин Хэпли, вряд ли возможно. А еще ведь скажут – журналист. Циничность и язвительность, конечно, не пороки, но когда кроме них в присутствии прелестной юной леди, коей себя считала Софи, ничего больше нет – даже самых нелепых комплиментов – становится как-то уж больно тяжко терпеть общество такого мужчины. Девушки как цветы – их нужно обильно поливать комплиментами. А циничный Мартин, учуяв запах цветов, тут же начинает озираться в поисках похорон. Очередной мужской свободы. Даже самая стойкая из доступных Софи Дюваль улыбок уже начинала сползать с ее прелестного лица: чем мрачнее становилось лицо девушки – тем веселее становился Мартин Хэпли. Это, признаться, было удивительно…неприятно. В прочем, «неприятно» умеет пробуждать в капризных девичьих натурах изумительный дар вести словесную баталию острыми замечаниями, но, как ни печально, сразиться в неравном бою и кинуться красивой грудью на амбразуру вражеского бескультурья, когда бескультурным является ваш непосредственный начальник, глупо, обидно, невозможно. Только если вы не хотите, конечно, вместо спокойного и сладкого сна грядущей ночью корпеть над резюме, в котором, непременно, захотите отразить, какая же вы одаренная, способная натура. Потом, перечитывая резюме, можно расплакаться от того, какой же вы классный и как жалко отдавать вас в подчинение какому-нибудь хмырю. Типа вот Мартина Хэпли. В общем, Софии, выстрелив, скорее для проверки, пару раз острыми замечаниями, поспешно ретировалась, пока действие не приняло опасный оборот. Ретироваться пришлось и потому, что увядать на этом празднике жизни не хотелось: срочно нужно было достойное внимание – далеко бежать было необязательно: мужчин в этом месте было больше, чем женщин.
     Но, кажется, ее все-таки крупно надули, сказав, что она сможет развеяться на подобном мероприятии. Скучнее она не встречала. Мало того, что не кормили (ну, от плотного ужина она, конечно же, отказалась бы – фигуру нужно блюсти), так ведь и разговоры вели все какие-то уж больно заумные: о бизнесе, а от него Софи была так же далека, как Гонконг был далек от ее горячо любимой Франции. Собрание замужних дам наводило на нее тоску и вызывало презрительную улыбку: разве может уважающая себя женщина, которой удалось-таки окольцевать какого-нибудь самца и приручить его, сидеть таким недовольным сычом или кучковаться небольшими птичьими стайками? Это было если не странно, то явно…в общем-то это было именно странно – местные женщины отличались удивительной иррациональностью и абсолютной…неженственностью. Более того, взгляд должны были бы радовать такие же юные и красивые пташки, как Софи Дюваль, но, во-первых, почему-то юная француженка не видела в этом обществе ничего красивого и прекрасного как она, а, во-вторых, эти пташки больше походили на пигалиц и вели себя…вызывающе. В общем, как Софи уже поняла, ее крупно надули.
     И в тот момент, когда она собиралась уже отчаяться, встать скромно посреди зала, в самой гуще событий, привлекая к себе еще больше внимания тех, кто был совершенно неинтересен ей, разыграть из себя утомленное солнце пустыни, в этот самый момент ее слуха достиг голос Ванессы Уинстон – живительного глотка в этой сахаре.
- Ох, chéri, – облегченно воскликнула Софи, засияв искренней улыбкой, распустившись подобно цветку от облегчения, что в этом месте ей знакомые. Помимо, конечно, редактора Хэпли, о котором хотелось скорее забыть. – как я рада тебя видеть! Это просто пытка какая-то! Здесь все говорят о бизнесе, а здешние замужние леди, просто…просто… Je m' excuse! Они невыносимы, – тараторила в ответ француженка, стараясь скорее поделиться с подругой пережитыми ужасами, не замечая, как рука перехватывает маленькую тарталетку. – Нет! Меня еще и обманули, что здесь будет весело! Дядюшка лжец! – тарталетка также незаметно оказалась во рту, как ранее запрыгнула в руку, нахалка! – Как ты вообще живешь здесь? В этом городе есть хоть что-нибудь достойное нас?

На каждом подобном мероприятии после первого раза, когда тебя все-таки приглашают на, казалось бы, самое помпезное событие, которое оказывается далеко не таким, каким его рисовало воображение, честно ждешь каких-либо изменений. А они не происходят. Как результат, ожидания уходят. Этот мир действовал всегда по одной схеме: одни известные и богатые приглашают других известных и богатых, слушают чужие разговоры, развесив уши и изредка вставляя комментарии в свою собственную, ничего не значащую беседу, погибают с голода и, как первобытные люди или дикие звери, тихо (а то и нет) бесятся и злятся от того, что ни хлеба, ни зрелищ нет. Их и не бывает. Утром напишут в газетах, что все было уныло, но дорого-богато. А это главное.
- Это, как я понимаю, племянница Девиля, Жан-Жака, – внимательный взгляд Дирка не сходил с лица Иена, которое упорно демонстрировало скуку и незаинтересованность. Но брат брата знает куда лучше и понимает куда глубже, чем могут позволить это сделать слова или жесты. – Француженка, – как бы между прочим добавил, дернув уголок губ в намеке на улыбку, переводя взгляд с брата на девушку и делай глоток игристого из бокала. – Работает с Мартином Хэпли – наверное, у нее железные нервы, – усмехнувшись, Данросс поприветствовал сдержанным кивком головы зацепившего его взгляд юного Гаваллана, но в душе понадеялся, что тот не подойдет. Надежды оправдались. – Ты посмотри, собирается новая стая, – иронично пропел Дирк, заметив, как скучковались две видные, но одинокие особы. Все-таки чистокровных европеек видно издалека: им плевать, что подумают другие, и придут на прием одни и обязательно одетые так, чтобы взгляды даже женатых и занятых были устремлены именно на них. И то, что мисс Уинстон заметила его, в отличие от Иена, неприкрытый взгляд, нисколько не смутило Данросса. Он лишь задорно улыбнулся и отсалютовал ей бокалом.
А, тем временем, слово за слово и началось неожиданное представление: режиссер студии «Golden Harvest» явно не поделил тарталетку с генеральным директором телестудии «Shaw Brothers», которая раньше занимала всю нишу кинематографа Гонконга, и решил отвоевать ее силой. Не исключено, конечно, что причина потасовки была и в том, что, несмотря на уход братьев Шоу из кинематографа и концентрации своего внимания на телевидении, конкуренция еще осталась и раны свежи. Кто прав – кто виноват: это мало кого интересовало. Интересовал победитель. Но свой интерес любопытные прятали за невнятным недовольным бормотанием и слабыми попытками растащить драчунов. Дирк же глянул на все это дело без особого интереса и принял очередной бокал от официанта.

13 июля 1987 года. 21:00

Старая ама А Тат беспокоилась.
На самом деле старой она вовсе не была – ей едва минуло сорок, она имела живое подвижное тело, почти нетронутые сединой волосы и целых двадцать два зуба во рту. Но сейчас А Тат вся сгорбилась и беспомощно припадая на правую ногу, крепко вцепилась в простой, элегантный чонсам бледной белокурой девушки.
- Цзю ни ло мо на всех этих варваров! – тихо причитала ама. – Сто бед на голову этому нецивилизованному, обложенному навозом, произошедшему от обезьяны безродному заморскому дьяволу!
Юная девушка, Тесс Данросс, дочь Линбара Данросса, самого Тай-Пэна Благородного Дома, которую так рьяно охраняла А Тат, была невысокого роста, с огромными, бледно-голубыми, словно  линялыми глазами, резкими, неправильными чертами лица, придающими ей, все же, некоторое очарование, и вид имела нездоровый, будто совсем недавно встала с постели после продолжительной болезни, от которой еще не до конца оправилась.
- О ком это ты? – раздраженно спросила Тесс. Ей дела не было до того, что там вечно бормочет ее ама, эта надоедливая дура, но сейчас ход мыслей китаянки совпал с ее собственными. Она жадно наблюдала за красивой дамой в невинном белом платье, проследив за оценивающими взглядами братьев, которых не выпускала из виду. Это выражение лица, одного на двоих, не было ей знакомо, но она понимала, что оно означает – молодость, страсть и беззаботность, новая вершина и новое увлечение, в которое можно окунуться с головой. Тесс не знала как это, но ей казалось, она в состоянии представить.
Следить за Дирком и Иеном было неприятно. В этом ощущалось одновременно нечто неприлично волнующее и обидное. Как, впрочем, и все в сегодняшнем вечере. Предполагалось, что присутствие на рауте, который устраивает Чжун Цинь Мен развлечет Тесс и хоть на время позволит почувствовать себя полноценным человеком. Все равно что привести калеку на балет в надежде, что это его воодушевит!
Поговорить с гостями Тесс не могла, потому что ни с кем не была знакома, завести знакомство ей мешал страх, а боялась она, оттого что в общении с людьми была дика и малоопытна. К тому же кроме нее ни одна дама не явилась на вечер в сопровождении амы, и заострять на этом внимание не хотелось. Поэтому она и позволила А Тат утащить себя в угол зала, который скорые на руку оформители утопили в цветах.
Тень. Никто. Tabula rasa.
О, как радовалась она позволению своего психолога, обаятельного доктора Свенсена, приехать сегодня в Абердин!
Как счастлива была, примеряя этот праздничный чонсам!
Как же люто она ненавидела всех вокруг, а особенно эту красивую женщину в белом платье, которая могла не задумываясь пить шампанское и распорядится будущей ночью на свое усмотрение!
- Ясно о ком. Об этом сладкоречивом шарлатане. Айийя! Разве кому-то есть дело до старой амы, которая столько лет честно служит Тай-Пэну? Почему Тай-Пэн верит этому грязному обезьяньему заду, который хочет сжить тебя со свету?! Плохой Йосс приходить сюда в понедельник, когда Слепец Дун сказал остерегаться злых духов и дурного глаза! Не стоило Тай-Пэну брать тебя с собой, мисси. Айийя! Всем же известно, какой дурной глаз у шелудивого пса Горнта, - А Тат громко отхаркнулась и смачно сплюнула в высокую вазу с цветами.
- Прекрати плеваться!
- Разве я не говорила, что очень важно и необходимо отхаркивать из горла яд, чтобы избавиться от божества ядовитой слюны? Если бы Тай-Пэн слушал меня, а не этого грязного варвара, демоны проклятой ведьмы Карги оставили бы тебя в покое!
Эти слова А Тат закрепила новым плевком.
«Дура! – в отчаянии хотелось закричать Тесс. – Разве мешаю я раскуривать в своей комнате полынь? Разве не ношу я на шее сушенную кошачью печень, которую ты дала мне? Разве не знаю, что подливаешь ты в мой утренний чай? Проклятая кули! Да я бы убила за год нормального существования, без кошмаров, галлюцинаций и голоса Карги в голове! Я пол жизни отдала бы, лишь бы больше никогда не есть бумагу и не резать себе руки! Много знаешь ты о демонах, болтливая баба!»
В душе закипала злость. Так, ничего определенного, просто все эти люди вызывали устойчивую ненависть.
- Ступай, найди Шавен и скажи ей, что мне нехорошо и я хочу домой. Хотелось бы мне посмотреть как ты, глупая китаянка, в окружении этих разукрашенных матрон напомнишь ей о существовании дочери - глухо сказала Тесс. Взгляд прикипел к рукам с коротко остриженными ногтями – безопасности ради.
Она буквально ощущала растерянность амы. Знала, что А Тат запрещено оставлять ее одну. Знала, что та не додумается попросить о помощи кого-нибудь из прислуги и совершенно не хотела облегчить ей задачу. Наоборот. Тесс повернулась к аме, резко и грубо оттолкнула ее от себя.
- Чего ждешь?! Ступай, я подожду тебя здесь.
Она не росла ни злой, ни глупой, хоть и вела себя подчас как капризный ребенок. В мыслях ее царил такой хаос из запретов и комплексов, что разобраться самостоятельно, где реальность переходит в больные домыслы, в которых приветливая улыбка превращается в издёвку, Тесс не могла. Более того, роль жертвы всеобщего безразличия и обстоятельств была настолько удобна, что она подсознательно стремилась мысленно облачится в нее как в защитный костюм, как только оказывалась вне искусственной среды своего обитания, приписывая кому-то, чему-то все мыслимые и немыслимые грехи и проступки.
Несколько секунд со злыми слезами зависти и обиды Тесс переводила взгляд с братьев на предмет их разговора и обратно, не желая признать, что семья проявила не безразличие а терпение, дав ей сколько угодно времени чтобы освоится и собраться с мыслями, признать, что Иен и Дирк с радостью помогут ей в решении выйти из укрытия и присоединится к гостям, и наконец признать, что этот волевой шаг ей не по силам.
Круто повернувшись на каблуках, она юркнула в полураскрытые стеклянные двери в углу залы и оказалась на полупалубе.
Бушевавший над Абердином яростный ветер швырнул в лицо горсть дождевых капель. Тесс бросилась к перилам. Перегнувшись через край, взглянула вниз, в темные дразнящие воды гавани, замерла, словно прислушиваясь к чему-то, и медленно выпрямилась. Момент был упущен. 
Несмотря на поздний вечер, лежавшая словно на ладони гавань была охвачена пожаром разноцветных огней. Вдали на воде покачивались белые огоньки, как тусклые звезды – Лодки для Удовольствий. Дамы Ночи, опиум, кокаин, героин – дешево, по сходной цене, без видимого стыда и приличий, сколько угодно и даже больше. Это и было настоящее лицо Восточной жемчужины. Грязное и омерзительное.
- Проклятый город! Ненавижу! – она бессильно ударила кулаком о перила. Внутри, ища выход, по-прежнему клокотала злость. Тесс просто разрывало под ее чудовищным напором, так что голова наверняка скоро должна будет оторваться и улететь в небо как пробка из-под шампанского. 
По правде, до конца уверенной, что именно так и случится она не была, но рисковать все равно не хотела. Поэтому поспешила излить свой гнев на главного антагониста сегодняшнего вечера. Не раздумывая, решительно чеканя шаг, Тесс ринулась в зал, не видя перед собой никого. Как разъяренный бык, преследующий капоте в руках матадора.